Вечер был поздний, но Джин Сакай знал, что господин Шимура не спит. Он очень часто засиживался за документами или книгами при тусклом свете лампады, оттачивая новыми знаниями свой разум не меньше, чем свой клинок. Даже сейчас сквозь окна его покоев пробивался слабый мягко мерцающий свет, который был едва ли не единственным источником освещения в замке.
Время было выбрано неспроста. Джин стоял на коньке крыши уже на территории замка и смотрел вверх, твердо уверенный, что стража не заметит еще одну тень в тенях. Да, они теперь знали, чего ждать. Они были готовы к тому, что кто-то может пройти по крышам или затеряться среди растительности. Но со свойственной самураям самоуверенностью они не думали, что у Сакая хватит смелости или решительности вновь наведаться в это место. Хотя Джин с легкой горечью подумал о том, что сумел сбить с самураев некоторое количество спеси.
А кем теперь является он?
Ронин?
И преступник.
Преступник, за чью голову назначена награда. Который не может появиться ни в одном крупном поселении Цусимы. Не может спокойно зайти в храм. Обратиться к лекарям Акасимы. Прогуляться по площади Золотого Храма. И на самом деле подавляющая часть мирных жителей были бы только рады видеть его там. Но их же он и подставил бы за укрытие Призрака. Поэтому приходилось действовать еще более тайно и скрытно. Это напоминало мертвую петлю.
Но все же Джин решил, что ему следует рискнуть и поговорить с господином Шимурой. Слишком многое осталось недосказанным. А что-то было сказано напрасно. Оставалось надеяться, что дзито даст ему возможность говорить, а не начнет звать стражу. Это не только все осложнит, но и станет неплохим ответом на очень многие вопросы само по себе.
Джин беззвучно перепрыгнул на соседнюю крышу, словно ночная птица, на миг тенью закрыв звезды. Черепица даже не хрустнула под его ступнями, но от рывка вновь отдалась боль в плечо, по которому ранее скользнула катана господина Шимуры. Рана заживала хорошо, но все еще регулярно напоминала о себе при любом неловком или резком движении. Сакай пригнулся и отступил к стене, позволяя ночному патрулю спокойно продолжать свой путь. После он начал подниматься выше, минуя все открытые окна и стараясь не мелькать на фоне безлунного неба. Он остановился возле открытого окна. На нем не было даже решетки. Интересно, господин Шимура ждал его и пытался дать понять этим, что будет рад визиту? Или это ловушка?
Господин Шимура сидел к окну спиной и что-то писал. Джин замер у окна, наблюдая за ним и стараясь вновь подавить в душе все чувства и эмоции. Он упорно пытался приучить себя думать об этом человеке не иначе, чем о господине, о дзито Цусимы, о потенциальном враге. Но продолжал видеть перед собой наставника, дядю… отца.
Он беззвучно спрыгнул внутрь и замер на месте. Джин не был одет, как самурай, он и не снял свою клыкастую маску, не желая показывать лицо. Даже в этом было определенное желание отдалиться, возможно даже окончательно перечеркнуть прошлое.
Но все же Сакай был здесь и сейчас. Значит, он все же не сумел оборвать все нити окончательно. Он намеренно громко скрипнул половицами, а после, увидев ответный взгляд, опустился на колени и склонился в глубочайшем поклоне, едва не касаясь лбом пола.
— Приветствую вас, господин, — тихо и почтительно произнес он, надеясь, что не услышит в ответ крик, призывающий стражу. — Я пришел только поговорить. Как заживают ваши раны?

Джин медленно выпрямился из поклона, но на ноги не поднялся, оставшись сидеть на полу, на самой границе освещенного лампадой круга. Он неотрывно смотрел в черты лица дяди, родные и знакомые, видя как сильно тот постарел за время этой войны. Господин Шимура нередко казался существующим вне времени. Всегда горделивый, несущий свою честь и достоинство, как величайший дар, а не неподъемный груз. Он казался самой сутью бытия самураем. Впервые в том, что это не так, Сакай узнал, когда умерла его мать, младшая сестра Шимуры. Тогда он словно разом постарел на лет десять. А первую седину в волосах Акихиро Джин заметил на похоронах Кадзумасы, своего отца. Но даже тогда в его глазах не погасло пламя. Он всегда был верен себе и тверд, как кремень. И сейчас, глядя в лицо дяди, Джин понимал, что мог стать тем самым единственным ударом, способным расколоть даже кремень. Лицо Шимуры осунулось, под глазами пролегли тени, морщина между бровей стала глубже. Но хуже всего стало озеро печали, разлившееся где-то в глубине его глаз. Даже не озеро, море в пасмурный день, когда скупые волны прячутся в тяжелом тумане, оставляя только ощущение тоски и призрачные крики птиц где-то очень далеко. В такие дни всегда казалось, что сама Цусима оплакивает своих детей. И, возможно, это воцарилось в душе Акихиро Шимуры навечно.
Джин понимал, что рискует, оставаясь на полу. Его дядя был мастером, один взмах мечом — и он не успеет парировать. Тогда приказ сёгуна исполнен, проблема решена, а история Призрака оборвется. Не останется места для других непростых решений. Ну и пусть, если так. Остров почти освобожден. Его люди справятся сами, если будет нужно. Джин не желал умирать — но всегда был готов к этому. Хотя был почти уверен, что его дядя не сделает этого. Да, он был предателем из упраздненного клана, ронином, отступником. И будь на месте Джина кто-либо иной — рука господина Шимуры бы не дрогнула. Он бы оборвал его жизнь.
Глядя в глаза.
С честью и достоинством.
Именно так, как должно.
Но одним своим существованием Джин служил печальным напоминанием о слишком многих вещах, которые сложно облачить не только в слова, но даже в мысли.
Джин медленно кивнул, но тут же едва заметно повернул голову к двери, прислушиваясь к шагам этажом ниже. В этом жесте было куда больше инстинктов хищника, чем боевых навыков самурая. После Сакай медленно поднял руку и снял  маску, открывая лицо, заметно заострившееся и повзрослевшее за последние месяцы. Он хотел было указать, что уже нет разницы между Джином Сакаем и Призраком. А может быть, что вовсе не осталось Джина Сакая. Но последнее было бы ложью. А первое только добавило боли господину Шимуре. Хватит, этого уже достаточно.
— Я пришел не сдаться и не молить о прощении, — ответил Сакай, продолжая держать маску в руке; его глаза были невозмутимы, но в голосе звучали мягкие ноты печали. — Да и вы не будете ждать этого, дядя. Я бы разочаровал вас окончательно, если бы отступился от своих решений. Мне просто нужно знать, что вы здесь и остались собой. Хоть что-то не должно меняться.

Выражение лица Джина не изменилось, только веки дрогнули, выдавая коротко полыхнувший в нем гнев. Впрочем, он тут же сошел на нет и растворился, унесенный прочь самоконтролем, как уносит сор с песка чистой прибрежной волной.
Он вспомнил, как очень давно, почти двадцать лет назад, господин Шимура застал Джина в растрепанных детских чувствах после драки с Рюдзо. Тогда у них состоялся долгий диалог, в котором Акихиро ненавязчиво, но мастерски сумел его утешить, убедить в собственных силах. Тогда же он спросил, что такое честь для совсем еще юного Джина. Тот помнил свой ответ — защищать тех, кто не может сам постоять за себя. И тогда господин Шимура возразил, что честь — это быть верным самому себе и своему господину. Слова, казавшиеся тогда не слишком важными, только одним из пунктов в череде бесконечного воспитания тела и духа, на самом деле являлись ключевыми, как стало понятно спустя два десятилетия. Это была первая трещинка, в итоге ставшая основой бездонной пропасти, разверзшейся между ними. Ведь на самом деле каждый остался верен словам, сказанным тогда.
Джин медленно поднялся на ноги, не совершая резких движений, но и не желая оставаться в столь уязвимой позе. Он повесил маску на пояс рядом с белой рукоятью меча и опять заглянул в глаза своему дяде. Тот действительно остался верен себе. Даже в этот момент в первую очередь он думал о своем кодексе и своей репутации. Но не совсем. Не совсем… Ведь мечи все еще в ножнах, а стража не оповещена. Это оставляло надежду на возможность диалога.
Потому что никто не совершенен. Исикава очень точно и болезненно подметил это в свое время. Джин ждал от всех совершенства, требовал того же и от себя. И господин Шимура, дзито Цусимы, был в его глазах эталоном и образцом истинного самурая. Но никто не может быть идеалом. В этом кроется самый главный жизненный урок, иногда приходящий слишком поздно. Возможно, что Рюдзо узнал его слишком рано — поэтому уже и не ждал ничего хорошего от жизни. Сакай же усвоил его поздно — и потому чувство разочарования стало куда более болезненным, разбивая весь свод идеалов, как вазу из тончайшего фарфора. Его дядя был просто живым человеком, которому произошедшее стоило не меньше, чем самому Джину. А возможно и больше. Кто знает, что за этой неприступностью и гордостью является для господина Шимуры самым страшным часом? А что — лучшим воспоминанием? Поэтому Сакай не сказал ни единого обличительного или резкого слова, как тогда, под сводом алой листвы у могилы Кадзумасы. Даже про своего отца, вопреки любой убежденности, мы не знаем ничего.
— Вам не придется предавать ни сёгуна, ни меня, — столь же тихо, как и раньше, ответил он и опустил глаза к полу, произнося следующие слова. — Я не отниму много времени и просто пришел отдать… сыновий долг, а не спорить или ссориться. Призраком я навсегда останусь для других, не для вас, господин…
Джин замолчал и зажмурился, потом тряхнул головой и выдохнул воздух сквозь зубы, борясь с все же накрывшей его эмоциональной бурей, а после опять вскинул глаза.
— ...отец. Я могу просто тосковать по вам, это у меня никто не сможет отнять. Так как ваши раны?

Тишина в комнате, кажется, стала еще глубже, поглощая абсолютно всё, что её наполняло, и приглушая все звуки ночи, доносящиеся из-за стен и окна. Даже далекий гром морской грозы словно бы утих, прислушиваясь. Джин качнул головой раз, второй, словно в резонанс с собственными мыслями. С места он не сдвинулся.
Сакай не думал, что его дядя способен на подлость. Что когда Джин окажется на расстоянии удара, то почувствует жгучий укол танто между ребер. Это никогда не было путем решения проблем для господина Шимуры. И самому Джину подобное  первый раз далось очень непросто. Каждый раз, убивая кого-то из теней, он вспоминал дядю и испытывал иную боль, не физическую. Потом это стало привычкой и особых эмоций уже не вызывает. Просто еще один инструмент в войне. И именно поэтому он был уверен, что господин Шимура не пойдет на такое. Чтобы лишний раз подчеркнуть разницу между собой и Призраком.
Но не это стало препятствием.
— Наше прошлое осталось позади, — практически мягко, необычно для себя, ответил Сакай. — И свой путь каждый из нас…
Он внезапно замолчал, явно оборвав себя на полуслове. А потом опустил глаза и улыбнулся одной из тех быстрых беглых улыбок, которые очень редко появлялись на его лице. И сделал шаг вперед. Потом еще один.
— Но на самом деле здесь и сейчас это неважно. Вы нужны людям Цусимы. И я тоже. Наш раздор на руку врагам острова. Законы и ваш кодекс не дадут нам избавиться от конфликта. Но…
Сакай остановился в полуметре от дяди и немного развел руки, полностью теряя возможность для обороны.
— ...я готов отдать вам всё, если вы уверены, что справитесь лучше меня.

В очередной раз первая реакция и первые слова были бы совершенно неверными и проистекающими из гордыни, а не понимания. Джин опустил голову и закрыл глаза, слушая успокаивающий голос дяди. На некоторое время могло показаться что всё вновь стало как прежде. Что ничего не изменилось. Не было монголов, не было Комоды; при доле фантазии можно было представить, что Джин скоро откроет глаза, увидит солнце середины лета, услышит со двора зычные команды поучающего солдат господина Адати и смех дяди.
Но нет.
Он улыбнулся и медленно кивнул, все еще не открывая глаза. Слушая мягкие и искренне заботливые слова господина Шимуры, Сакай вспоминал о том, как выглядят тренировки истинных мастеров пути меча. Клинки парят словно бы невесомо, они рассекают воздух, как шелк, но каждый удар может причинить невероятную боль.
Каждое слово господина Шимуры было таким ударом.
Джин нисколько не сомневался в верности выбранного пути, но это не избавляло от сожалений. Да, он предал свой клан, кодекс, честь — но вот только стоили ли они хоть чего-то после столкновения с реальной угрозой? Конечно, и думать иначе было бы попросту ложью самому себе.
И предложение господина Шимуры сначала застало Джина врасплох. Потому той самой первой реакцией было негодование. Первой оценкой — господин Шимура пытается избавиться от проблемы, убрав ее с глаз. Но Джину тут же стало неловко за подобные мысли. Его дядя мог пойти на подлость только чтобы защитить его самого. И сейчас он готов был нарушить приказ сёгуна и помочь ему. Поэтому Сакай вскинул голову и открыл глаза. И сказал:
— Спасибо, отец.
Он поднял руки и тоже сжал ладонями плечи дяди. А после, пользуясь своим положением человека вне кодекса, самурая, лишенного чести и хозяина, воина без клана и рода, Джин обнял дядю и положил ему голову на плечо. Он улыбнулся, зная, что Шимура сейчас нахмурится, а после наверняка неловко повторит его жест. Если кодекс не дает демонстрировать даже светлые эмоции — то Джин действительно может не стыдиться перед своими предками.
— Спасибо, — повторил он почти шепотом, потом отстранился и кивнул. — Это может понадобиться позже, когда захватчики будут окончательно отброшены. Но мы можем помочь друг другу и сейчас…

Лицо Джина на краткий момент времени исказилось от досады, он поморщился и качнул головой, отступая назад на полшага.
— Иного ответа я не ожидал.
И это было правдой. Когда Сакай только начал произносить свои слова, он уже ждал отповеди. Но он не мог не произнести их. Не ради дяди, ради острова. Вместе они могли бы сделать намного больше. Очистить свой дом от… паразитов. От всей грязи. А после… Если он доживет, то может покинуть Цусиму. Если в этом останется смысл. Если хоть в чем-то останется смысл. Истинно, только война открывает настоящую суть человека. И война может быть не только масштабной и связанной с завоевателями вроде монголов. Она может даже быть с единственным участником, ставшим врагом самому себе незримо для других.
— Но выслушайте меня сначала. Я не предложу ничего дурного, — голос Джина звучал мягко и успокаивающе, почти гипнотически. — Более дурного, чем, например, моряк Горо.
Его пальцы рефлекторно сжались в кулаки, но не от готовности к бою, а от сосредоточенного подбора слов. Он задумчиво качнул головой и опустил взгляд вниз, ища правильные фразы.
— Нам не дано больше сражаться плечом к плечу. Но война не закончена. Не везде хватит ваших сил, не везде справлюсь я. Но главный залог победы — информация, — тут Джин вновь посмотрел в глаза господину Шимуре, причем уже не как сын и слуга, а как равный, как военачальник, умеющий вести людей в бой и знающий, что такое, когда они умирают по твоему приказу. — Хотун Хан показал нам это сполна. Моя разведка лучше вашей. И… эти знания могут быть полезны для… — Джин замолчал, явно споткнувшись, на его лице мелькнула краткая тень боли, — для самураев.
Он замолчал, но совсем ненадолго, хотя между ним и Акихиро успела пройти целая вереница невысказанных мыслей и горького понимания. Свечи мигнули три раза, прежде чем Джин совсем тихо закончил:
— И чтобы передавать сообщения, нам не обязательно видеться.